Десятый сон Марины Глуховской

Театральную судьбу пьесы, имеющей подзаголовок «драмы в 9 снах» об исходе из России не столько остатков белого движения, сколько самой русской цивилизации, русского дореволюционного мира, не назовешь счастливой. Сначала «Бег» был под запретом по причинам идеологическим, за симпатию к «белогвардейщине». Когда запреты отступили, появился мощный фильм Алова и Наумова с грандиозными актерскими работами Ульянова, Дворжецкого, Евстигнеева и Баталова, и театральные режиссеры, видимо, стали опасаться невыигрышного сравнения с киноверсией. Постановки все-таки были, некоторые из них даже оставили след в истории русского театра (прежде всего «Бег» режиссера Андрея Гончарова в Театре им. Маяковского), но по-настоящему значительные театральные прочтения «Бега» можно пересчитать по пальцам.
Этот короткий список теперь дополнил «Бег», поставленный режиссером Мариной Глуховской в Магнитогорском драматическом театре имени Пушкина. Это работа значительная, серьезная, очень качественная, потребовавшая от театра масштабных творческих и материальных усилий. Этих усилий хватило бы на полдюжины проходных сценических поделок, и то, что в драме не размениваются на ерунду, а концентрируются на глубоком и сущностном, свидетельство профессионального класса театра. Ни одна из челябинских трупп, к примеру, в нынешнем сезоне не показала премьеры, которую можно было бы поставить рядом с магнитогорским «Бегом».
На агонию последних дней Гражданской войны, описанную Булгаковым еще и как очевидцем, у Глуховской женский взгляд. Такая война ведь вовлекает в свою губительную воронку не только мужчин, делающих свою кровавую работу с хмельным азартом (как генерал Чернота актера Владимира Богданова) или усталым и спокойным отчаянием профессионала, понимающего, что дело проиграно (генерал Хлудов Петра Ермакова). Рядом с ними женщины: жены, сестры, подруги, просто случайные встречные. Молох не щадит никого. Кто-то гибнет от шальной пули (как немая с ведром актрисы Лиры Лямкиной). Кто-то становится жертвой насилия. Сцену допроса Серафимы (Ольга Гущанская) в контрразведке, перерастающую в сцену изнасилования с полубезумными садистами-эстетами в офицерских погонах, Глуховская ставит так, как может поставить только женщина. Никакого смакования, натурализма или любования красотой порока. Только холодный ужас и невозможность не сойти с ума после случившегося. А кому-то отчаяние придает воли к жизни вопреки всему, особую горькую красоту и лихость, как Люське Татьяны Бусыгиной. Надо признать, что женские образы этого спектакля получились объемней и ярче мужских, что неудивительно, когда режиссер – женщина.
Зато сценограф – мужчина. Художник театра Алексей Вотяков придумал двухъярусное пространство на сценическом круге, способное, кажется, трансформироваться во что угодно: промерзший вагон и тифозный барак, зал ожидания, комнату для допросов, палубу эмигрантского парохода, ветхие стены константинопольских халабуд, где обитают русские беженцы… Многомерное пространство абсолютно созвучно этому сложносочиненному спектаклю и в значительной мере диктует ему пластику, ритм, сложные, многоуровневые мизансцены.
Сложность замысла и затейливость режиссерской фантазии, впрочем, не всегда благо. По контрасту со сжатостью и трагической экспрессией первого акта очевидно ненужное излишество второго, особенно излишество музыкального ряда, от Горана Бреговича, шансона и жестоких романсов до народных песен и «Покаянной молитвы» Чайковского. Записи замечательные, а «живьем» магнитогорские артисты поют еще лучше, вот только дыхание трагедии куда-то уходит, остаются живые картинки, иллюстрирующие музыкальный ряд.
Но и эти «картинки» дорогого стоят, просто высота замысла, заявленного в первом действии, обещала большее. Впрочем, после премьеры жизнь спектакля только начинается, и возможно все, в том числе и коррективы уверенной режиссерской рукой.